Cтраница 6 из 7
Коненков обычно «видел в материале» свою будущую деревянную скульптуру, еще не приступив к работе над ней. Он тщательно подбирал ствол, пень или корневище соответственно этому представлению. Именно подбирал, а не спиливал.
Иногда этому дается весьма наивное объяснение, что скульптор, мол, «жалел губить живое». Очень трогательно, но несерьезно. Ведь если не видно распила или естественного разлома дерева, то практически немыслимо определить его фактуру, особенности природной формы, даже характер объема. Без этого скульптору немыслимо примерить свою творческую волю к материалу, нельзя представить, как будет выглядеть будущая вещь в натуре. А какой-нибудь пень или чурбак, валяющиеся в лесу, сразу же и полностью «раскрываются» и обнаруживают свои возможности. Вот почему Коненков строго и придирчиво отбирал деревянное сырье для своих будущих изваяний — во время прогулок по Москве и Подмосковью.
Впрочем, еще более важно, что этот отбор имел не только узкопрофессиональный характер, но был прямо и глубоко связан с целой системой воззрений. О них рассказано со слов художника в монографии Сергея Глаголя:
«Коненков... увлекается своей давней мыслью воссоздать наивную мифологию древней Руси... Если народ при виде того, как дружинники Владимира топили в Днепре древнего Перуна и кричали:
«выдыбай боже», то пусть же он снова выплывает на Москве-реке у старого Кремля. Вот мысль, которая давно зрела в душе художника, давно была его заветной мечтой и к осуществлению которой он наконец и приступил. Само собой разумеется, что материалом для этого нового мира возвращающихся представителей древней славянской мифологии, для этих вечных обитателей лесных дебрей не мог служить ни мрамор, ни вообще камень... Для Коненкова в стволе каждого векового дерева даже не дремали, а таинственно жили ушедшие туда много веков назад лесные духи... И любопытно отметить, что все эти «Старенькие старички», «Стрибоги» и «Вещие старушки» в самом деле точно только что вышли из своей тесной кельи в глубине древесного ствола. Их ноги плотно сдвинуты, их руки еще прижаты локтями к телу. Они точно еще не освоились со своей свободной жизнью, к которой их призывал художник. К обрубку, из которого режет статую, Коненков обычно не приклеивает ни одного добавочного куска, чтобы вырезать вытянутую руку, выступающую ногу и т. п. И это понятно. Ведь это значило бы просто сделать статую из дерева, взятого материалом вместо глины. Это уже не будет освобождением какого-то скрытого в древесной массе существа, не будет «оживлением» самого дерева...».
И действительно, кажется, не было случая, чтобы скульптору пришлось приклеивать к выбранному им обрубку хоть малый кусочек. «Увидев» будущую статую еще при взгляде на валяющийся в лесу чурбак, Коненков в последующем добивается крепкой монолитности, законченной цельности формы, что в немалой степени способствует ощущению силы и органичности, которые обычно внушают его деревянные статуи. Они вдобавок еще чрезвычайно телесны, внушают ощущение живой плоти. Александр Бенуа справедливо заметил однажды, что коненковские деревянные статуи хочется не только охватить глазом, по и осязать, потрогать руками. Верное наблюдение, и с тем-то оно и связано, что Коненков способен сохранить в обработанной, отшлифованной деревянной скульптуре естественную «природность», словно бы она не руками человеческими создана, а сама по себе так выросла. Это немного странное ощущение, оно производит впечатление некоего чародейства. Но ведь это вообще свойственно коненковскому миру деревянной пластики.
Любопытно, что и в чисто техническом отношении деревянные скульптуры Коненкова абсолютно уникальны. Еще А. С. Голубкина в своей замечательной книжке «Несколько слов о ремесле скульптора» писала, что за рубежом деревянные изваяния никто не делает не то чтобы из одного ствола или пня, но даже из одного куска. «Там давно уже склеивают одинаковые по цвету или строению бруски приблизительно в вершок с четвертью толщины» . Да и у нас, говорит Голубкина, стоило бы поступать также: «Склеить легче, чем найти подходящее дерево... вещь может быть задумана независимо от попавшего под руку дерева, и нет смысла во что бы то ни стало втискивать ее в обрубок» '', и т. д. Однако тут же Голубкина делает такую оговорку:
«С. Т. Коненков -всегда работает из целого дерева, но он так сроднился с деревом, что он не работает, а только освобождает то, что заключено в дереве» .
Замечательно сказано! Такая фраза стоит целого трактата. В ней точно определено главное. И поныне это определение сохраняет всю свою силу. Возможно, что скульпторы будущего сумеют извлечь из дерева новые, неведомые Коненкову пластические эффекты. Но пока что он остается никем не превзойденным мастером в этой области скульптуры.
Другие авторы справедливо отмечали органичность использования Коненковым дерева как пластического материала, подчеркивали национальные, народные основы обращения к нему русского скульптора. Вполне резонно звучат такие, например, рассуждения: «Из чего же, в самом деле, ваять свои произведения русскому скульптору, как не из деревянного богатства страны лесов? Нужно только было показать, как много неожиданного разнообразия заключается в этом материале... И Коненков сумел это; с первых же статуй он заставил нас забыть скульптурную монополию мрамора и согласиться с ним, что темы славянской пластики лучше роднятся с этим, то грубо-мохнатым, то стройно-гибким телом разнообразных лесных пород».
В том же духе высказывается С. Маковский в статье к альбому «Современная скульптура», где он восклицает: «Воскрес великий Пан!». И — далее: «Приемы ваяния опять сделались пластическими приемами» .
|