Вот это-то тонкое и всестороннее постижение ума и характера писателя позволило художнику создать портрет поистине превосход­ный по силе и проницательности психологического мастерства.

Этот портрет — так же, как в свое время «Чехов»,— оказался

несколько неожиданным.

Существует необозримое множество портретов Горького. Самые известные из них чаще всего изображают писателя — романтика и бунтаря, а с двадцатых годов особенно популярной стала тема «буре­вестника».

Среди этих портретов есть превосходные работы, созданные та­кими великими мастерами, как Валентин Серов, Мухина, Корин, Шадр.

Но, пожалуй, все они с некоторой односторонностью изображают Горького. Не только же «буревестником» он был! Один из самых глубоких и мудрых умов своей эпохи, весьма своеобразный философ, человек сложного, иногда противоречивого жизненного пути — да мало ли еще интереснейших черт отличали духовный мир Горь­кого!

Именно от Коненкова скорее всего можно было ожидать возвы­шенно-романтического пафоса: ведь это так отвечает самому духу его искусства. Поэтому, казалось бы, в порядке вещей, если бы скульп­тор принялся развивать уже сложившуюся традицию.

Однако произошло иначе. Мастер подошел к своей новой работе непредвзято, как бы забыв о всех портретах Горького, созданных когда-либо другими авторами. Он увидел писателя в зрелости; во время неторопливых бесед и созерцательных прогулок ему открылся иной душевный строй.

В коненковском портрете 1928 года А. М. Горький спокойно-задумчив. Слегка повернув крепкое, скуластое лицо, он смотрит на собеседника. И, скорее, не вглядывается, а скользит беглым, рассеянным взором. Горький в этот момент решает что-то чрезвычайно для него важное и поистине захвачен потоком размышлений.)

Как и в «Павлове», это привычное напряжение огромного, мощно­го ума схвачено и показано в «рабочем периоде». К впечатлению проницательной мудрости присоединяется и оттенок горечи, неудов­летворенности собой.

Столь нередкая у Коненкова бурная приподнятость чувств здесь отсутствует совершенно. Не говорю уж про внешнюю эффектность, бравурность — они в подобном портрете просто немыслимы. Изобра­женный человек увидел и познал бесконечно много, и это оплачено ценой сложных, порой и мучительных переживаний. Ему свойствен­но сочетание мужественной простоты и высокой целеустремленнос­ти. Все это явственно читается в портрете и в полной мере отвечает характеру горьковского гуманизма.

Очевидно, именно такое вот глубокое внутреннее родство с ори­гиналом, а не только внешнюю похожесть имел в виду А. М. Горь­кий, когда столь одобрительно отзывался об этом портрете. Он писал редактору журнала «История искусств всех времен и народов» Э. Ф. Голлербаху: «Прилагаю снимок с работы С. Т. Коненкова. Все, кто видел бюст, находят его сделанным великолепно и очень похо­жим на оригинал».

Коненковский портрет и поныне остается одним из самых правди­вых иглубоких изображений великого писателя.

Хотелось бы поставить рядом с портретом А. М. Горького иную вариацию на сходную тему — прославленный ныне бюст Альберта Эйнштейна.

В нью-йоркскую мастерскую Коненкова ученого привела его дочь Марго. Сама незаурядный скульптор, она заинтересовалась работами русского художника и была пленена его дарованием. Марго решила во что бы то ни стало уговорить отца позировать Коненкову. Эйн­штейн долго медлил, но, побывав в студии русского мастера и позна­комившись с ним, дал согласие. Портрет был начат в Нью-Йорке, а завершался в городке Принстоне, где великий ученый сотрудничал в так называемом «Институте высших исследований».

К тем временам, когда создавался портрет (1938 год), двухэтажный коттедж на Мерсер-стрит, 112, в Принстоне был местом паломничест­ва самых разных людей со всего света, а его хозяин — личностью поистине легендарной.

Понятия «XX век» и «Эйнштейн» сливались в нечто нераздель­ное. Имя гениального физика стало символическим, едва ли не мифом нового времени. Во всяком случае одна девушка из Британской Ко­лумбии сочла возможным совершенно всерьез обратиться к Эйнштей­ну со следующим посланием: «Я Вам пишу, чтобы узнать, существуе­те ли Вы в действительности» .

Несмотря на неслыханную популярность и сравнительно долгий век (76 лет) Эйнштейна, его художественная иконография при жизни была относительно невелика. Кроме дилетантских зарисовок и набросков, до крненковского портрета было создано лишь несколько профессиональных работ; среди них наиболее известны три: одна живописная (Л. О. Пастернак) и две скульптурные (Джо Дэвидсон и Джекоб Эпстайн). Все они ценны в своем роде. Известный рус­ский живописец Леонид Пастернак в своем портрете тонко подметил доброту и мягкость характера Эйнштейна, его динамичный темпера­мент. Портрет работы Джо Дэвидсона, может быть, несколько сухо­ват, но, как говорили современники, внешне очень похож. Талантли­вый американо-английский ваятель Джекоб Эпстайн создал блиста­тельный этюд на тему об энергии и красоте могучего интеллекта.

Однако все эти портреты затрагивают лишь отдельные грани лич­ности и характера Альберта Эйнштейна — одного из тех людей, в жизненном подвиге которых воплотились лучшие черты нашей эпохи.

Русский биограф Эйнштейна профессор Б. Г. Кузнецов говорит, что ему хотелось назвать свою книгу о жизни и трудах ученого «Бег­ство от повседневности». Ибо, как говорил сам Эйнштейн в написан­ной незадолго до смерти автобиографии, в его сознании все обыден­ное, преходящее уступало место всеохватывающему стремлению к познанию мира, его единства и гармонии.